Что было бы, если бы белогвардейцы победили?
Вспомнилось:
«— Оксана Сергеевна, вы меня слышите?
— Да.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо.
— Расслабьтесь. Вспомните, как это было в прошлый раз. Дышите глубоко. Слышите музыку?
— Нет… То есть… Да…
— Сосредоточьтесь. Вы знаете, куда отправляетесь?
— Да.
— Думайте только об этом. Приготовились. Я начинаю считать, когда я назову цифру «пять», вы крепко заснете.
…А потом все как-то быстро кончилось. Мама долго плакала и ставила свечки угодникам. Она отчего-то была уверена, что ее младшенькую увела с собой Елена.
А сама Соль наутро, когда город очнулся от ночного кровавого наваждения и казаки деловито добивали остатки бунтовщиков на дальних окраинах, — сама Соль неожиданно для всех потребовала карандаш и бумагу и несколькими штрихами изобразила ночной проспект, и тело Мустафы рядом с метлой… и мертвого юнкера, настигнутого шальной пулей в последний момент, когда ночные убийцы обратились в бегство…
— Так она все видела… — охнула Елена.
А Соль молчала. И рисовала. Как никогда доселе. Броневик, изрыгающий огонь. Казака с занесенной для удара шашкой. Юнкера, выбросившего вперед штык…
Офицеры молча смотрели на ее рисунки. А потом полковник сказал:
— У девочки талант. Надо показать профессору Флейшману.
А потом все стало лучше. Война закончилась. Миша с Алешей вернулись. Раненые, но живые. И папа вернулся. А девочка Соль поступила в Академию художеств.
И летели годы. Она встретила Его на прощальном вечере выпускников Академии. Он был морским офицером. На своем миноносце Он дерзко поставил мины у самой вражеской гавани. И на следующий день, подорвавшись на них, погиб громадный тевтонский крейсер. Молодой офицер тоже был художником.
Они поженились.
Потом, когда девочку Соль уже давно называли не иначе как Соломонида Сергеевна, когда были уже за ее спиной выставки в Париже, Риме, Лондоне и — самая главная — в Москве, в Третьяковке, снова случилась война. И как тридцать лет назад, выступил государь. И шли через Петербург войска. И папа, сильно постаревший, вновь мотался по полигонам, Миша командовал фронтом, Алексей — ударной танковой армией.
Но кончилась и эта война. И русский флаг победно развевался над вражеской столицей.
И рождались внуки.
А потом умер папа. Умер, когда сделал последнее великое дело в своей жизни. Космический корабль с двуглавым российским орлом первым обогнул планету. Папе было за девяносто. Когда ему доложили, что полет прошел нормально и посадочная капсула на Земле, он заплакал. И сказал: «Жизнь сделана».
И рождались правнуки.
А потом настал и ее день. День девочки Соль. Давно уже не было в живых ее братьев. Пришла и ей пора следовать за ними. И она знала, когда это произойдет. После последней выставки в Москве в новой, заботливо отреставрированной Третьяковской галерее.
Она перерезала ленточку. Государь подошел поздравить ее. Сказал что-то теплое. Она смотрела на запрудившую весь переулок толпу жаждущих попасть на выставку… и вдруг почувствовала, что голова кружится. Это было не страшно. Даже, напротив, приятно. Она вновь видела маму, папу, нянюшку; живые, здоровые они радостно улыбались ей:
— Иди сюда, это совсем не страшно, Солюшка-Соль!
— Я иду к вам, — тихо сказала девочка Соль.
Она шла через какой-то скверик. Жалкий, вытоптанный и замусоренный. Но это было лишь преддверием. Падшие духи часто заставляют видеть такие картины, желая внушить возносящейся душе уныние и неверие в Господню милость. Она не поддастся. Вот только очень тяжело идти… Наверное, можно присесть… отдохнуть… Лавочка… очень кстати… я посижу тут совсем-совсем чуть-чуть, а потом пойду дальше.
В небольшом уютном садике на Петроградской невыспавшийся врач «скорой», нащупав в кармане пачку сигарет, в очередной раз мысленно похвалил себя за то, что, уходя из дома, сообразил надеть теплый свитер жены.
— Поехали, Веня, — сказал он водителю, пожалуй, слишком бодро.
Он зачем-то еще раз обернулся к скамейке. И что его так проняло? Накатывало странное чувство, давно уже не испытываемая смесь ужаса и отчаяния. Как нелепо… Маленькая аккуратная старушка сжимала платочек уже окоченевшими пальцами. «Надо бы положить ее, что ли?» Врач с трудом отвел взгляд от умершей, пытаясь стряхнуть наваждение.
Резко хлопнула дверца. «Скорая» развернулась и осторожно поползла к воротам парка, увозя так и оставшегося безымянным врача. Оксана Сергеевна осталась сидеть на берегу пруда. Привычные к угощению утки несколько раз подплывали к берегу, ожидая булки. Их совершенно не интересовало, каким уже отлетевшим в небытие мыслям улыбается мертвая женщина».
